Я орудовал клеевым пистолетом, подшивая костюм Грэйси, не уронив при этом своего мужского достоинства, и одолжил геймера-восьмиклассника из хора средней школы, чтобы тот управлял светом. Я создал исторический костюм, распоров сзади штаны у ничего не подозревающего пастуха, снял шапки конфедератов с лошадей, которые теперь стали ослами, и нашел бенадрил для одной нервной мамаши.
А вы еще говорите о рождественских чудесах! Оставалась только одна проблема.
У нас не было Иосифа. Мы сочинили идеальный сценарий, но Шелби исчез.
– Мы его чем-то обидели? – спросил я Грэйси. – Это тоже из-за меня?
– Нет, он бы так не поступил. – Она подняла руки. – И мы никогда с ним не встречались, ни разу. Что-то здесь не так.
У нас не было лишних людей, никто не мог заменить Иосифа. Отец Грэйси был на улице и разбирался с билетами и транспортом, но даже если бы он был свободен… это было бы как-то… не очень. И я даже не мог забрать самого высокого мальчика из хора, потому что он был у них единственным тенором.
У меня закончились идеи, как вдруг снова появился пастор Робинсон.
– Мы нашли Шелби, – сказал он, – без сознания, в куче мешковины. У него высокая температура и он бредит. Все твердит о демократах, Нью-Джерси и поцелуях.
– Значит, Иосифа у нас нет.
Грэйси продолжала смотреть на отца, но ее рука потянулась к моей.
– Нет, у нас его нет.
Он тоже старался не смотреть на меня.
Ой, нет.
– Да ладно вам. – Я сделал шаг назад. – Ни за что. Никто в этом городе не поверит, что я Иосиф. Они освищут Рождество. Нельзя, чтобы люди плевались в такой момент. Я, может быть, и приношу неприятности, но делаю это закулисно. Исподтишка. Я не люблю, когда на меня смотрят. А тут людям придется на меня смотреть.
Я молол чепуху, ведь последнее, что я хотел – так это надеть хламиду, искусственную бороду и изображать божьего человека.
– Ничего страшного, Воун. Ты и не должен этого делать. – Грэйси сжала мою руку. – У нас еще есть время, чтобы что-то придумать.
– Десять минут! – в наушниках раздался голос геймера-восьмиклассника.
– Мы можем использовать одного из волхвов, – предложила Грэйси. – Взять кого-то из толпы на его место. Ему всего-то и нужно, что постоять вон там.
Пастор Робинсон кивнул.
– Да, это хорошая мысль. Возможно, нам придется открыть занавес на пару минут по…
– Я сделаю это. – Это я сказал? Да. – Я буду Иосифом.
– Сынок, тебе не нужно этого делать. Честное слово, – сказал пастор Робинсон. Я знал, что он думал обо мне, о моих чувствах. И он назвал меня «сынок». – Выступление не было частью сделки.
Я смотрел на Грэйси, на ее отца, и все, что я видел, была забота. Ни осуждения, ни разочарования, ни ожидания. Ничего.
Только любовь.
– Режиссура тоже не была частью сделки, – ответил я.
– Это другое дело, – проговорила Грэйси. – Никто не хочет, чтобы тебе было не по себе…
– Я хочу это сделать. – Я поднял руку, когда Грэйси начала было спорить. – Нет, правда, хочу. – Я повернулся к ее отцу. – Надеть искусственную бороду и постоять за то, во что вы верите, – это меньшее, что я могу для вас сделать.
Грэйси прикусила губу. И, кажется, я даже увидел слезы в ее глазах.
– Спасибо, – сказал пастор Робинсон. И потом он обнял меня.
– Да. – Я проглотил ком в горле. – Так где борода?
Мы с Грэйси были одни на сцене, ждали, пока откроется занавес. Просто молодая пара на пути из Назарета в Вифлеем, чтобы поучаствовать в переписи. Минус осел, но некоторые вещи не исправить. А Грэйси сказала, что осла в Библии все равно не было.
Я вспотел и нервничал, но Грэйси улыбалась до ушей. Так что все это того стоило.
– Я бы пожелал нам удачи.
Повертев в руках полоску, намазанную клеем, я пришлепнул ее себе над верхней губой. Привет, 1975-й.
– Нужно сказать: «Ни пуха ни пера!» – верно?
Борода отвалилась.
– Вот дерьмо!
Грэйси рассмеялась и потянулась, чтобы ее поправить. Или мне так показалось.
– На удачу можно еще кое-что сделать.
Она встала на цыпочки, подняла ко мне лицо и поцеловала меня в губы. Это был нежный и сладкий поцелуй.
У меня коленки начали подкашиваться. Настолько, что мне пришлось на нее опереться.
– Вот это неожиданность. Не пойми неправильно, это приятная неожиданность. Но все же.
– Прости. Я зашла слишком далеко? – спросила она мягко.
– Нет, – ответил я. Занавес начал подниматься. – Ты зашла так далеко, как надо.
Кирстен Уайт
Добро пожаловать в Кристмас, штат Калифорния
Если вы решите поискать в Интернете «Кристмас [35] , город в США» (займитесь лучше делом, чудики!), то получите пять ответов: Аризона, Флорида, Кентукки, Мичиган и Миссисипи. В каждом из этих штатов нашелся человек, который сказал: «Эй, давайте назовем наш город в честь Рождества – и у нас будет Рождество круглый год!»
Если вы когда-нибудь наткнетесь на могилу одного из этих людей, плюньте на нее, потому что – ну честное слово!
И тем не менее, на автомагистрали I-15, между феерическим городским пейзажем Барстоу и сногсшибательным мегаполисом Бейкер есть ветхий съезд с автострады, настолько крошечный и унылый, что даже Google о нем не знает. Именно там, в глубине уродливой бурой пустыни, и притаился мой дом: Кристмас, штат Калифорния.
Собственно говоря, это не город. Даже не городок. Это «статистически обособленная местность» [36] .
– Откуда ты, Мария? – спросят меня когда-нибудь, и я отвечу так точно, что и придраться будет нельзя: «Да так, из одной местности».
Кристмас постепенно погружается в пропасть морального устаревания. Эта пропасть – местная шахта по добыче бора, где пятьдесят работников буквально выжимают свой заработок из камней. Однажды бор закончится, и нашей статистически обособленной местности наконец позволят умереть.
Я сижу в восемнадцатилетнем «Шевроле Нова» рядом с маминым бойфрендом и молюсь, чтобы этот день наступил как можно скорее. Лучи декабрьского солнца холодны и ослепительны. До ближайшей школы ехать сорок пять минут, а это значит, что каждый день мы полтора часа «посемейному» общаемся с Риком.
Наш обычный сценарий: Мария садится в машину. Рик вытаскивает из магнитофона кассету, потом вставляет одну из двух записей: Джонни Кэша или Хэнка Уильямса.
– Как прошел день? – спрашивает Рик.
– Нормально, – отвечает Мария.
– Что с домашним заданием?
– Делаю его прямо сейчас.
И так каждый день, вот уже три с половиной года.
Но сегодня, выезжая с автострады на нашу суматошную основную «магистраль» (мимо автомобильной мастерской, заправки, ряда ветшающих двухквартирных домов и «Кристмас Кафе»), Рик вдруг отступает от сценария.
– Пилар нашла нового повара.
Прищурившись, я смотрю на унылое кирпичное здание «Кристмас Кафе», которое на самом деле и не кафе вовсе, а закусочная. Но «Закусочная Кристмас» звучит неблагозвучно, а у нас тут нелепые названия запрещены.
Тед, предыдущий повар, умер на прошлой неделе. Он работал здесь с тех самых пор, как мать Рика, Дотти, открыла это заведение тридцать лет назад. Дотти живет в доме престарелых во Флориде и до сих пор называет мою маму «эта милая мексиканская девушка», хотя та вот уже восемь лет живет с Риком. «Эта милая мексиканская девушка» управляет закусочной: следит за выполнением заказов и финансовой отчетностью, заставляет свою дочь работать только за чаевые – в общем, делает все, о чем у Дотти нет времени заботиться, поскольку она поглощена своей жизнью на пенсии. А еще мама работает полную смену на шахте с Риком.
Я все еще пытаюсь грустить по Теду, хотя мы почти друг друга не знали, даже проработав три года вместе. И все же странно, что его тут больше нет. Правда, я его воспринимала скорее как кухонную утварь. А сейчас заходишь – и такое чувство, словно морозильная камера просто… исчезла.